Из фондов архива

160 лет прошло c момента проведения судебной реформы. Однако о ней вспоминают до сих пор. Почему она стала значимым явлением жизни России, и какие судебные дела рассматривались в Ставрополе 19 века, в интервью корреспонденту молодёжного медиахолдинга «Есть talk!» рассказал Дмитрий Янчарук, к.и.н., ведущий специалист управления по делам архивов. 

– Мы с вами будем говорить о том периоде, когда наш город назывался Ставрополем. Напомню слушателям, что Тольятти он стал лишь 60 лет назад. Дмитрий Викторович, сначала я хочу получить ответ на вопрос, как же всё-таки в официальных документах писали название того населённого пункта, который чаще всего именуют Ставрополем-на-Волге? Я слышал, что предлог с названием реки добавили, чтобы не путать наш Ставрополь с тем, который на юге. Что из-за двух идентичных по звучанию географических объектов порой даже машинисты поездов ошибались и приезжали не в тот Ставрополь. Так ли это на самом деле?

– Да, действительно до 1964 года город носил исключительно название Ставрополь. Все остальные приписки, связанные с его местоположением, чтобы отделять Ставрополь самарский (Ставрополь-на-Волге) от Ставрополя кавказского (ныне это столица Ставропольского края) появились с конца XIX века.

Дело всё в том, что и тот Ставрополь – Кавказский, и наш Ставрополь – Самарский становились курортными городами, сюда приезжало много курортников. У нас на 6 тысяч населения города было примерно четыре-пять тысяч курортников к тому времени. Вместе с курортниками появилась большая корреспонденция и, соответственно, почта иной раз, что называется, давала маху. Корреспонденцию, которая предназначалась для Кавказа, отправляли к нам в Ставрополь и наоборот. А поскольку среди курортников были люди довольно небедные, их это, скорее всего, немножечко задевало, поэтому сперва почта ввела такое неофициальное дополнение: Ставрополь-Самарский и Ставрополь-Кавказский, а потом и многие коммерческие фирмы. Когда началась революция и к власти пришли большевики, был период гражданской войны – это 1918–1920 годы, когда отдельные советские организации, отделы, подразделения нашей, уже советской, исполнительной власти тоже делали приписку для удобства почты: Ставрополь - Самарский или Ставрополь-на-Волге. Гражданская война прошла - и вновь у нас в документообороте везде название города звучит исключительно Ставрополь.

 Эта приписка «Ставрополь - Самарский» или «Ставрополь - Кавказский» носила неофициальный или, может быть, в отдельные годы полуофициальный характер, но до 1964 года наш город официально назывался исключительно Ставрополь.

– В нашем диалоге мы будем произносить слово «Ставрополь», подразумевая предшественника Тольятти – Ставрополь-на-Волге. Всё верно?

– Да.

 – Итак, мы обсуждаем события, произошедшие за сто лет до появления Тольятти. На нашем календаре сейчас 1864 год. На российском престоле император Александр Второй. Предположу, что не историкам он больше известен в качестве монарха, отменившего крепостное право. Это произошло за три года до судебной реформы. Дмитрий Викторович, вы нашли в архивных документах историю криминального характера, которая является ярким подтверждением тому, что отмена крепостного права назрела. Я говорю о Глафире Шиошиной – ставропольской барыне. Дмитрий Викторович, расскажите, пожалуйста, эту историю о вопиющем абьюзе.

 Это дело было очень известно в нашем городе, да и в губернии, оно прогремело на всю страну в то время. Хотя, конечно, в газетах о нём не писали, но до министерства внутренних дел (прямо до Петербурга!) оно дошло.

Началось оно в 1850 году, то есть практически за 10 лет до отмены крепостного права. В городе жили два брата Шиошиных: младший – Иван, он женился на Глафире, урождённой Аверкиевой (это тоже наши мелкие помещики). Они жили в доме жены в Ставрополе. Старший брат был главой казначейства, а младший брат Иван  - местным почтмейстером, то есть человеком, отвечавшим за работу почты. Это значит, что Иван был связан с полицией и спецслужбами того времени. Один брат, по сути, заведовал финансами города и уезда, другой заведовал всей перепиской. Это были очень уважаемые люди, хотя и небогатые. Но власть у них была, связываться с ними никто не хотел. Пользуясь, по сути, личной неприкосновенностью и связями, которые у них были в среде местных помещиков, они жили, как хотели.

Речь пойдёт прежде всего о супругах – Иване и Глафире Шиошиных. Муж оказался в какой-то степени подкаблучником: слушал жену, а жена была садисткой. Не такой, например, как известная Дарья Салтыкова (богатая русская помещица, позже вошедшая в историю как изощрённая садистка и серийная убийца, в отношении которой было доказано 38 убийств подвластных ей крепостных крестьян – прим. авт.). Салтычиха побогаче была и могла себе больше безнаказанности позволить вплоть до убийства людей. А Глафира Шиошина была мелкой помещицей и не могла себе позволить, например, убивать людей.

Когда крестьяне против неё давали показания, они передавали её слова: «Бей их как собак, ломай им руки и ноги, только не убивай их до смерти». То есть барыня в середине XIX века уже понимала, что если просто бить своих крепостных и не убивать их, то ничего ей за это не будет.

Как Шиошины действовали. У них был дом, в этот дом они брали дворовых людей, бывало покупали людей или меняли на кого-то, забирали у крестьян подрастающих детей. Когда дети подрастали, их забирали во двор прислуживать. Какое-то время они над ними издевались, избивали их. Это длилось несколько лет, пока у людей хватало терпения, а потом помещики, опять же, их либо продавали, либо меняли, либо отправляли обратно в деревню и набирали новых. Таким образом, им всё сходило с рук. Но судя по всему, уже в середине XIX века подросло новое поколение крепостных крестьян, которые мириться с этим не захотели. Они бегали от своих господ. Они пытались жаловаться городничему. Городничий отправлял их в полицию, где их пороли. Крестьяне ходили жаловаться даже симбирскому губернатору, поскольку город входил в состав Симбирской губернии, не Самарской. Но желаемого эффекта от обращений крестьяне не получали.

В результате, доведённые до отчаяния люди вынуждены были поджечь дом своих господ, где и сами жили. Летом 1850 года  один из августовских дней начался с пожара. Города в то время были сугубо деревянные, поэтому пожар – это всегда было очень опасно. Сразу началось следствие, [выясняли], почему дом сгорел. Сразу же был обнаружен поджог, а в золе, оставшейся после пожара, обнаружены так называемые рога. Это пыточный инструмент, который надевался на шею людям. Использование этого инструмента было строго запрещено законом. Рога доставили в полицию, но городничий не захотел с этим связываться и написал симбирскому губернатору. Тот секретным решением взял это дело на контроль. Для ведения следствия послал в город своего чиновника для особых поручений - Ивана Грибовского. Эти чиновники были ответственными людьми при больших начальниках, выражаясь современным языком, решальщики.

Иван Грибовский приехал в наш город с командой следователей. Так же присутствовали полицейский и гражданские. Они провели следствие, допросили крестьян, которые сидели по обвинению в поджоге в полицейском управлении, и те стали давать показания, чего с ними вытворяли господа.

Там много всего было. Например, придирки всякие разные. Допустим, приказали помещики одному из дворовых людей везти их по городу. Если слишком быстро везёт, его бьют, если слишком медленно – его опять бьют.

– И перевернёшься – бита, и недовернёшься – бита.

– Да. Женщина давала показания – та же картина. Доит корову, если та мало молока даёт, хозяева женщину обвиняют, говорят: «Воруешь молоко» и бьют. Если много молока – «значит специально водой разбавляешь, чтобы было невкусно», и снова бьют. Это было 50–60 ударов плёткой, но иногда доходило до 300 и даже до 500 ударов. Плётка немаленькая – та, которой лошадей погоняют. Были примеры, когда крестьяне по несколько раз в день были биты, причём в полиции это знали, потому что осматривали крестьян, видели следы побоев.

 Странно, что люди не умирали от такого количества ударов.

 Есть примеры, когда было членовредительство. Когда Глафира Шиошина была беременна, у неё было то, что тогда называлась родовой горячкой. Она избила одну девушку – Авдотью – мешалкой  - это что-то наподобие современного миксера, только металлический или деревянный, очень грубый.

Глафира избила Авдотью до такого состояния, что та лишилась чувств, а Глафира её потом сама отпаивала. Дала ей возможность прийти в себя, даже вызвали врача, который полечил крепостную, лишь бы она ничего в полиции не сказала.

Продолжалось это (побои) постоянно, изо дня в день. Когда кому-то из крестьян становилось очень плохо от избиений, его просто увозили в деревню и привозили другого.

Доставалось даже детям. Вот история. Была девочка 12 лет, звали её Аня. Её взяли из деревни в господский дом. Барыня сказала ей: «Будешь ткать полотно, вязать чулки». Глафира заставляла девочку работать с 4 утра, а спать отправляла в 12 часов ночи. Всё это время заставляла её что-то делать. Представьте себе: ребёнок, сверхэксплуатация. Девочка начала просто выключаться прямо в процессе работы, могла задремать. Барыня её за это била.

Девочка однажды сказала: «Барыня, за что вы меня бьёте? Вам кажется, что я плохо работаю, дремлю, а у меня просто длинные ресницы». Тогда Глафира Шиошина приказала своей ключнице – экономке – вырвать ей ресницы. Когда ей вырывали ресницы, барыня приговаривала: «Не дремли больше».

Это история бытового насилия. Да, по счастливой случайности у Шиошиных не было убийств, до такого они не доводили. Но мы не знаем, в каком физическом состоянии находились люди. Скорее всего, насилие сильно отразилось на их здоровье.

А так там было всё: сверхэксплуатация, например, эксплуатация малолетних – то, что мы сегодня даже представить себе не можем. Один из мужчин-крестьян рассказывал, как из их деревни господа отправили на прополку урожая девятилетних мальчиков и не дали им хлеба. Надо сказать, что помещики обязаны были смотреть [за крепостными]. Хотя они как бы хозяева, но у них были и свои обязанности. Они должны были смотреть, чтобы их крепостные были сыты, одеты, обуты, чтобы не пьянствовали и так далее. Помещики несли ответственность перед государством.

Так вот Шиошины отправили этих детей на полевые работы, почти не дали им хлеба и дети вынуждены были после работы ходить по соседним деревням и просить милостыню.

Если человек сволочь, то он не в чём-то одном сволочь, он в принципе сволочь. О Шиошиных можно сказать именно так. Их дело получило резонанс. В городе все и так знали, что с крепостными жестоко обращаются. Но с братьями никто не хотел связываться вплоть до городничего, поэтому следствие все факты установило, а дальше Шиошины, пользуясь своими связями в так называемом дворянском собрании (была такая профессиональная сословная организация дворян), добились того, чтобы следователя по делу отправили обратно в Симбирск и добились того, чтобы дело рассматривали в Министерстве внутренних дел. Приехал новый чиновник по особым поручениям по фамилии Анисимов от самого министра внутренних дел. Он провёл дополнительное следствие, которое только подтвердило всё то, что собрал Грибовский, то есть тут Шиошиным выкрутиться не удалось.

 и Иван Шиошин, и Глафира Шиошина написали слёзные объяснительные. Глафира писала, что никогда в жизни она крестьян своих не била, что они, хотя все очень дурного поведения, их почти не наказывали. А то, что били плёткой – так это у неё была особая плётка для наказания кошек, такая маленькая плёточка. И только вот этой маленькой плёточкой она била своих людей, и то не по 500 раз, а может, 10 или 20 раз.

– Пощекотила практически.

– Да, просто пощекотила их, а они её не слушались и пожаловались на неё, чтобы у Шиошиных отобрали право владения крепостными, забрали крестьян и они бы попали под контроль государства и чтобы Шиошины перестали быть господами. Следователи в эту историю не поверили.

– Каким был приговор для Шиошиных?

– Забавным. Первый суд был в Ставрополе - Ивана Шиошина полностью оправдали, потому что посчитали, что те наказания, которые он накладывает на крестьян, были справедливыми. В исполнение он же не сам эти наказания приводил. Чаще всего Шиошины своих людей не били, они просто присутствовали при этом, вероятно им доставляло это удовольствие. В редких случаях Глафира сама поднимала руку, потому что для помещика считалась зазорным поднять руку на крепостного – это моветон был.

Иван Шиошин привлекал своих почтальонов (тогда мужчины работали на почте, это была престижная работа) для наказания своих крепостных крестьян. Почтальоны [на суде] показали, что начальник почты не превышал допустимого. Хотя, скорее всего, немного покривили душой. Поэтому на основании показаний почтальонов Ивана Шиошина оправдали полностью. Глафиру Шиошину суд по-прежнему подозревал в том, что она всё-таки издевалась над крепостными и жестоко с ними обращалась.

Почему это было важно? Нужно понять, что мы живём как раз после реформы Александра Второго, у нас действует презумпция невиновности, то есть, когда мы попадаем, например, в прокуратуру или какие-то другие следственные органы, они должны доказывать нашу вину в состязательном судебном процессе. До судебной реформы Александра Второго судебный процесс не был состязательным в нашем понимании и действовала презумпция вины. То есть, если человека обвиняет суд, сам человек должен был собирать доказательства, которое позволили бы установить его невиновность. Бремя доказательства невиновности лежало на обвиняемом. Это порождало огромные злоупотребления, потому что если человека обвиняли, ему практически невозможно было оправдаться, поэтому суда боялись панически.

 удалось вывернуться, но поскольку её по-прежнему подозревали, в любой момент те же самые обвинения ей могли быть предъявлены заново. Фактически её не тронули. Единственное, что сделали, это поместили крестьян (в отношении которых применялось насилие) в так называемую дворянскую опеку - это был особый институт. Там содержались, например, крепостные малолетних наследников, которые сами не могли управлять имением, а также  лиц из дворян, которые были признаны психически больными или инвалидами. Или как в случае с Шиошиными – подозрение в жестоком обращении осталось, крепостных им решили не отдавать. Они были их формальными владельцами, но сами управлять ими не могли. Крепостных потом раздали по людям, куда подальше из города отправили.

– Вы сказали, что первый суд был в Ставрополе. То есть суд был не один?

– Конечно. Шиошины не хотели отказываться от своих крепостных. Это же, во-первых, доходы. А во-вторых, это же какое удовольствие поиздеваться и счёты свести. Ведь получалось, что крепостные освободились из-под их власти.

Шиошины инициировали апелляции по различным судам империи, практически вплоть до отмены крепостного права. Последнее решение, если я не ошибаюсь, (не в их пользу, кстати) было принято в 1860 году. Меньше, чем за год до отмены крепостного права. И вот эти несчастные крестьяне всё время были под дамокловым мечом, что их обратно вернут хозяевам. И понятно, что хозяева с ними расправятся. Они знали это наверняка, потому что крестьяне же ходили жаловаться: городничему, предводителю местного дворянства. Они пытались прорваться к губернатору, их всё время наказывали, отправляли к господам. Ну а те, соответственно, наказывали их ещё, поэтому крепостные очень боялись вернуться обратно.

– В итоге, справедливость и законность восторжествовали.

– Благодаря императору Александру Второму, который отменил крепостное право. И эти люди впервые почувствовали себя свободными. Они, конечно, ничего не могли своим бывшим господам сделать, и не пытались, скорее всего. Но и господа уже не могли до них никаким образом добраться.

 – Дело Шиошиных закрыли до судебной реформы Александра Второго. Дмитрий Викторович, какие настолько значимые изменения произошли в 1864 году, что о них нужно помнить даже 160 лет спустя? Вы уже упоминали, что судебный процесс стал состязательным. Что ещё?

– Прежде всего нам необходимо отметить, что у нас [после судебной реформы] начинает формироваться всесословный или бессословный суд. Сегодня нам это довольно трудно представить. Мы, конечно, понимаем, что формально, юридически, в современных судах мы выступаем как равные граждане. У нас юридически нет каких-то преимуществ по отношению друг к другу. Но реально они есть, мы все понимаем, что судебная система не идеальна.

 Представьте себе ситуацию, что до реформы 1864 года, 160 лет назад, разные сословия имели различные юридические права, и больше того - имели свои собственные суды, например, дворяне судились с дворянами в сословном суде. Там были специальные дворянские судьи, дворянские заседатели. Крестьяне судились в своих судах – там был сельский староста. И так далее.

– И пересекаться участники сословных судебных заседаний из разных сословий не могли?

– Могли. Были суды, когда дворяне судились с крестьянами, крестьяне судились с дворянами. Но очень несложно догадаться, что, если (не крепостной) крестьянин приходил с каким-то иском в дворянский суд, где в качестве судей заседали исключительно дворяне, решение на 99% будет не в пользу крестьян. Даже если дворяне систематически избивали людей, морили их голодом и так далее. Дело Шиошиных это всё показало. Хотите – идите жалуйтесь в полицию. В суд они пойти не могли, потому что крепостные крестьяне не могли жаловаться на дворян.

У дворян были ещё определённые юридические, полицейские права по отношению к крепостным. Но даже если это был не крепостной крестьянин, а предположим так называемый, государственный или удельный – принадлежавший царской фамилии – пойдёт он жаловаться на дворянина и получит от ворот поворот. Скорее всего, сам же в итоге и окажется виноватым.

Поэтому [крепостные крестьяне] не судились, а дворяне делали всё, что хотели, потому что знали, что суды будут на их стороне. Судебная реформа Александра Второго значима прежде всего тем, что она положила основание всесословному суду, равному для всех подданных российского императора. Реально, конечно, там сословные ограничения сохранялись ещё долго.

Второй момент, о котором я уже сказал, это презумпция невиновности. Теперь бремя доказательства вины подозреваемого ложилась на обвинителя. До судебной реформы Александра Второго человек всегда был в положении оправдывающегося. Причём это не зависело от того, кого суд обвинил. Если суд обвинил дворянина, оправдывался дворянин, обвинил купца – купец и так далее.

Что ещё произошло после судебной реформы. Состязательный процесс. У нас появляются доступные адвокаты. Понятно, что судебная практика была такая и законодательство уже настолько развилось, что были десятки томов различных законов. При том, что грамотных [людей] в Российской империи было чуть больше десяти процентов. Когда неграмотный человек попадал в суд, только лишь в виду того, что он не знал основных законов – он не мог их прочитать – с ним можно было делать всё, что угодно. Поэтому процветала коррупция. Вспоминается повесть о шемякином суде (древнерусское сказочно-сатирическое повествование о неправедном судье Шемяке, литературный памятник неправды –прим.ред.) Без взятки в суд можно было не ходить, потому что если не дашь, то будешь неправ уже хотя бы потому, что ты, не дал. Защитников, как таковых, [до реформы] тоже не было, человек должен был защищать себя сам. Можно было нанять какого-то человека, знающего законы – того же стряпчего – который будет о тебе хлопотать, но это была ещё не адвокатура.

С судебной реформы Александра Второго постепенно, очень медленно появляется в России доступная адвокатура и складывается институт адвокатской практики. Это было очень важно для тех людей, которые имели дело с судами, но не имели юридического образования. Вот, пожалуй, три таких основных кита [судебной реформы Александра Второго]: всесословность, презумпция невиновности, состязательный процесс и адвокатура. Всё то, к чему мы привыкли сегодня, но то, чего не было в нашей стране до 1864 года.

– Дмитрий Викторович, как судебная реформа отразилась на качестве и количестве судебных дел Ставропольского уезда? Стали ли жители Ставрополя судиться чаще и с большим успехом, чем раньше, опираясь на те три кита, о которых вы говорили?

 Мне сложно сказать, потому что судебные дела у нас сохранились только до судебной реформы 1864 года. Документы судов периода после судебной реформы пропали в ходе Гражданской войны. Их «белые» отсюда эвакуировали в неизвестном направлении, скорее всего, дела просто исчезли. Исходя из динамики, которая наблюдается за то десятилетие, когда судебные дела [в архиве] сохранились – это 30-е–50-е годы и самое начало 60-х годов XIX века, - могу сказать, что количество тяжб постоянно нарастало ещё до реформы. Росло количество гражданских исков, не уголовных. Это связано с тем, что в стране развивались товарно-денежные отношения. Всё больше людей имело деньги, всё больше людей тратило деньги, люди покупали, продавали и так далее. Там, где покупают и продают, возникают разного рода мошенничества, обман. Конфликты интересов - очень частое явление. Поэтому количество дел постепенно увеличилось, но динамику я сказать не могу, потому что за вторую половину девятнадцатого века у нас нет судебных дел.

– В монографии историка Татьяны Борисовой о культурных истоках судебной реформы 1864 года говорится о совести как движущей силе преобразования суда. Так, если в результате судебного следствия обвинитель убеждался в невиновности обвиняемого, то закон требовал отказаться от обвинения и сообщить об этом суду «по совести». Дмитрий Викторович, изучая архивные документы, фиксировали ли вы случаи, что совесть становилась важным фактором судебного процесса?

– Ой, я про совесть здесь очень аккуратно говорил бы, потому что, конечно, все заявляли, что судить будут по совести. Были специальные судебные присяги для людей, которые  приносились в суде. Что православные, что мусульмане (для мусульман была отдельная присяга) клялись, что будут говорить исключительно правду, будут добиваться справедливости, давать честные показания и так далее. Но судебная реальность оказалась сильно далека от такой идеалистической конструкции.

Примеры, когда отказывались от обвинения, крайне редки. Более того, наблюдение за судебными делами показывает, что даже когда обвинению не удавалось доказать виновность, можно было сделать, так, как сделали с Глафирой Шиошиной. Убедить судью оставить этого человека в сильном подозрении, то есть в любой момент ему вновь могли быть предъявлены обвинения. Эта опасность висела над ним как дамоклов меч. То есть, мы как бы судебное дело закрываем, но знай, что ты подозреваемый и  навсегда остаёшься у суда на карандаше. Если вдруг что-то случится, мы вспомним о том, что тебя уже обвиняли. Были примеры, когда суд не мог доказать вину человека и отправлял человека судиться с миром – это когда собирается сельская община и выносит решение виновен человек или нет.

 оправдательных приговоров было очень маленьким и количество дел, когда обвинение снимались с человека - буквально единичные случаи. Мне вспоминается, только одно дело, связанное с развратной жизнью, когда мужчину обвинили в том, что он домогался до своей снохи. Получилось так, что по сути дела с него сняли обвинения, потому что ему удалось доказать, что это сноха подговорила всех обвинять его в домогательстве. Мужчина отличался крутым нравом, был главой семьи, главой дома. У него был сын, и жена этого сына подговорила своего мужа и домочадцев обвинить отца семейства, чтобы его посадили в тюрьму, а они бы зажили в этом доме очень хорошо. Но доказать ничего не удалось. Вот это на моей памяти единственный случай, когда обвинение было снято. А так нет. Даже если доказать не удалось, обвинение продолжало висеть на человеке. 

– В апреле в Тольятти состоялся традиционный АрхивFEST. В этом году его гости увидели более 20 дел, рассмотренных Ставропольским уездным земским судом в середине XIX века. Дмитрий Викторович, какие криминальные преступления были типичными для того времени?

– Те же, что и сегодня: кражи, убийства, грабежи, подделка документов, дорожно-транспортные происшествия были, что называется, «разборки» на дорогах. А так же нанесение тяжких телесных повреждений, фальшивомонетничество, но его было мало.

Были уникальные дела о преступлениях, которые связаны с развратной жизнью. У нас нет как таковой полиции нравов сегодня в нашей либеральной России. У нас свобода совести, преступления против нравственности очень ограниченно трактуются. Чтобы дело приняло серьёзный оборот, должен быть нанесён реальный ущерб. А в те времена [наша] страна была христианская и была очень широкая категория дел о преступлениях против нравственности. И то, чего сегодня практически нет, это преследование сектантов, прежде всего старообрядцев. Секты сегодня есть, но по ним ведут единичные дела. В те времена таких людей преследовали массово. Если человек был православным, а потом перешёл в какую-то секту – это уже было основанием для заведения уголовного дела. Таких дел тоже сохранилось немало.

 значение имели дела об отравлении, сейчас они редки, но в то время были довольно частыми. Травили в основном в связи с тем, что не было возможности добиться развода по закону.

– Говорят же, что яд – оружие женщины.

– Жёны травили мужей - такие дела сохранились. В гражданских делах были разные хозяйственные споры – это не исполненные сделки, когда человек брал задаток и ничего не делал. Были споры о наследстве и другие имущественные споры, в частности о купле-продаже. Мошенничество с регистрацией недвижимого имущества – прямо песня. Кстати, Шиошины мошенничали с землёй. В архиве сохранилось не только уголовное дело, но и соответствующее гражданское дело.

– Прямо мастера на все руки.

– Да, я говорю, если человек, сволочь, то он сволочь не только в чём-то одном, он в принципе сволочь. Шиошины пытались по дешёвке или вообще задаром приобрести земли, которые должны были отойти за долги другим людям.

– Все ли уголовные дела рассматривала коллегия присяжных?

– Как раз присяжных, как таковых не было. Институт присяжных, кстати, тоже результат реформы Александра Второго. Дореформенный суд – это судья и пара заседателей, но их нельзя было назвать присяжными, они были чиновниками суда. Этими заседателями становились только дворяне, по сути, суд был дворянский, и они рассматривали все дела. Заседателей из других сословий не было.

– Но после реформы же изменилась ситуация?

– Да, после реформы ситуация изменилась и у нас появилась коллегия присяжных, но к ним обращались не всегда, не во всех случаях. Мелкие дела, а подавляющее число дел были мелкими, рассматривали мировые посредники.

До суда доходили дела только средней тяжести и особо тяжкие. И то, опять же, далеко не все из них рассматривала коллегия присяжных. Присяжных призывали, если случалось какое-то тяжкое преступление, например, или серия преступлений. Либо, когда не было чётких доказательств вины, и судья колебался по поводу того, какой вынести приговор. Тогда могли позвать присяжных, чтобы они помогли суду.

– Случалось ли такое, что приговоры присяжных оказывались гуманнее и справедливее, чем те, что судья выносил единолично – до реформы – во времена этого сословного суда?

–Я бы не сказал, что суд в провинции даже после реформы Александра Второго отличался каким-то особым гуманизмом. Суд не был гуманным. Несмотря на то, что были введены многие демократические принципы, о которых мы сказали, я не назову этот суд образчиком гуманности. Потому что там работали всё те же люди, которые работали до отмены крепостного права. Законы приняли новые, но отношение к [уже бывшим] крепостным ещё долго было тем же самым. Чтобы ситуация изменилась, поколения должны были пройти.

Чего стало меньше, так это ссылки в Сибирь как меры наказания. Её почти перестали использовать. До реформы ссылка применялась довольно часто, в том числе у нас в Ставрополе такие случаи были. Причём часто по не особо значимым поводам.

– Чем заменяли Сибирь?

– Арестантскими ротами, например. Это что-то наподобие колонии поселения, но здесь, а не в холоде. Более распространённым становится наказание рублём, то есть разнообразные штрафы: деньги казне всегда нужны. Более гуманным становится отношение к женщинам, например.

– В чём это выражалось?

– Например, в том, что стало меньше приговоров о заключении, перестали женщин ссылать в Сибирь. К мужчинам осталось более суровое отношение. Так что насчёт гуманизма в провинции (в столицах было и по-другому), я был бы очень осторожен, не назвал бы я суд Александра Второго гуманным в нашем понимании.

– Дмитрий Викторович, при подготовке к фестивалю АрхивФест вы изучили большое количество документов. Какие мифы о Ставрополе вы можете развеять благодаря зафиксированным на бумаге событиям XIX века?

– Самый яркий миф, который до сих пор «путешествует», по городской среде заключается в том, что Ставрополь был захудалым, заштатным провинциальным городком, где люди выращивали лук и арбузы и больше ничем не занимались.

Какое-то время он действительно [был таким]. Когда крещённых калмыков отсюда отправили служить на границу с Казахстаном, у нас здесь закрыли гарнизон, а город наш был, по сути, военный. В середине XIX века он переживал упадок, без гарнизона денег городу больше не перечисляли - типичная судьба и современных военных городков.

 быстренько сориентировались и стали строить дачи для сдачи их в наём туристам, занялись торговлей: продавали рыбой. Уже к концу XIX века в Ставрополе были телеграф, телефон, электростанция. Один из первых кинотеатров в Среднем Поволжье появился в городе Ставрополе. И появился он чуть ли не одновременно с появлением кинотеатров в таких крупных городах, как Ярославль или Нижний Новгород — это о чём, говорит? Это говорит о достатке людей и об их культурных запросах: они уже всего этого хотели. Была очень развитая для небольшого городка система школьного образования. Одна из первых школ для девочек, например, в среднем Поволжье появилась в Ставрополе. Если мне память не изменяет, это был либо 1862 год, либо как раз 1864 год. То есть в городе развивалось женское образование, причём не только для дворянских девочек. Эта школа открылась для девочек-мещан, для девочек-жителей города - в то время это была практически революция. Говорить, что наш городок был какой-то там отсталый, глухой, провинциальный... Он был провинциальный, но не был отсталым.

Какие ещё мифы можно развеять. Например, миф относительно того, что Ставрополь был маленьким городком. Этот миф кочует до сих пор. Якобы у нас жило немногим больше 6000 человек населения. Реальность, судя по всему, не соответствует этому и к революции 1917 года есть альтернативная оценка, которую делало Министерство внутренних дел. Согласно их данным, в городе жило 10–12 тысяч человек. Для того времени, 100 лет назад, это уже считался такой средний населённый пункт.

После голода 1921 года населения стало меньше, очень много людей уехало, и город преобразовали в село. С 1924 по 1946 годы Ставрополь был селом. Город сам по себе был не такой уж малочисленный, а уж если брать окружающие его сёла, например, Ягодное, где жило больше двух тысяч человек, то всего в округе жило больше двадцати тысяч человек - это весьма и весьма немало. А какой ещё миф?

Говорят об отсталости о бескультурии ставропольцев, но это не так, у нас в городе очень ценили просвещение. У нас было уездное училище, но мало, кто знает, что до отмены крепостного права в городе была калмыцкая школа. Первая национальная школа в Среднем Поволжье именно для детей калмыков была построена в Ставрополе.

Какое-то время у нас даже действовало собственное уездное духовное училище, но из-за большого пожара 1851 года его закрыли, а потом, повторюсь, открывается школа для девочек. Затем в начале XX века открывается женская гимназия и реальное училище для мальчиков - наподобие школы плюс профтехучилище. Там учили руками работать, готовили будущих рабочих мастеров. То есть говорить о том, что в Ставрополе не ценили образование, что тут жили такие отсталые люди, тоже не приходятся. В Ставрополе и культура была, и определённый достаток был. На фоне Центральной России, где была нищета, на фоне севера и других регионов в Ставрополе жили весьма зажиточные люди.

– Какое из найденных вами в архиве судебных дел XIX века было самым запутанным?

– Там простых дел нет. Сложные были дела об убийстве. Вот история дорожного инцидента. Двое крестьян – татар из деревни Татарские Выселки (это село – Выселки – существует и сегодня) в феврале поехали на базар в Ставрополь. Один поехал покупать картофель в санях, много пудов было куплено. Другой поехал за скобяными товарами. И вероятно ещё зашел в какое-нибудь заведение, там выпил. В татарском селе - мулла, община, там пить нельзя. Так что, скорее всего, в город поехал ещё и с этой целью.

Когда они возвращались, уже вечерело, они сошлись на узкой заснеженной дороге. И один стал говорить другому: «Уступи мне дорогу, потому что у твоей лошади насморк и вся моя одежда, весь мой чапан (верхняя крестьянская одежда наподобие длинного полушубка) будет в лошадиных соплях». Это говорил 40-летний, молодому было 25. То ли молодой не захотел уступить, то ли ответил второму что-то по поводу лошади, но 40-летний дядечка накинулся на 25-летнего и избил его так, что тот приехал домой с переломанными рёбрами, слёг на печку, потерял сознание и через две недели умер.

Перед смертью избитый мужчина рассказал о произошедшем своей жене, а та — сельскому старосте. Староста рассказал суду и на его показаниях строился судебный процесс. Из-за того, что показания были через третьи руки, суд относился к словам старосты крайне осторожно.

А сорокалетний мужчина говорил, что он не виноват, что он вообще не встречался с погибшим. Сорокалетнего оставили в подозрении в совершённом преступлении, но к ответственности не привлекли.

Был момент, связанный с подозрением в отравлении мужчины женой, когда тоже не сумели доказать вину женщины в виду недостатка улик: судмедэкспертизу никто ещё не проводил. Всё строилось на показаниях свидетелей, если она находились. А если не находились свидетели, дела были очень запутанными.  

Да и с теми же Шиошиными - большой вопрос. Не преувеличили ли крестьяне? Потому что вряд ли у них были тёплые отношения со своими господами. Может, и не били их по 500 раз. Давали 100– 200 ударов плёткой - попробуйте даже это пережить. А по поводу 500 раз у меня лично есть сомнения, потому что если человеку дать 500 ударов, у него должны остаться очень сильные повреждения кожи, даже если бьют не в одно место.

Запутанных дел было довольно много, в основном именно по таким тяжким статьям, как убийство, нанесение телесных повреждений, покушение на убийство, потому что экспертиз в то время ещё не было.

– А какое дело было самым драматичным?

– Карточка этого дела прямо передо мной лежит. Для меня лично оно самое драматичное, если не брать в расчёт тех же Шиошиных. Это дело крепостной крестьянки Натальи Юртаевой. Она принадлежала богатой помещице Мосаловой, и в возрасте 17 лет была выдана замуж за Михаила Осипова, 19-летнего крестьянина из деревни Куликовка.

Она поехала в другую деревню в дом своего мужа. Там всем распоряжалась его мать, которая очень сильно невзлюбила сноху и начала наговаривать на неё своему сыну.

Они не кормили Наталью, муж стал её избивать, и она, не выдержав побоев и жестокого обращения, сбежала из дома мужа в село Новая Малыкла. Здесь она себя выдала за безродную удельную крестьянку, то есть принадлежащую царю. Хотя на самом деле была крепостной.

В Новой Малыкле Наталья вторично вышла замуж за местного удельного, то есть царского, крестьянина Николая Иванова. Причём второму мужу она рассказала обстоятельства своей предыдущей жизни. Сказала, что она беглая крепостная. Муж её не прогнал, вероятно, полюбил её. И они решили бежать от возможного преследования. Бежали в глухую татарскую деревню Сабакаево, где счастливо прожили 6 лет в фиктивном браке, потому что Наталья без развода была вторично повенчана, что было нарушением церковного таинства.

Полиция напала на следы беглянки, её нашли.

– То есть её все это время искали…

– Конечно! Собственность же сбежала. Она была крепостная, была собственницей этой богатой барыни. Но барыня о существовании Натальи даже скорее всего и не знала, потому что жила в Петербурге, тратила миллионы, [полученные] со своих поместий. А вот управляющий её искал и с помощью полиции её нашли.

Наталью взяли под стражу, она дала чистосердечное признание. Рассказала, что сбежала не потому, что не хотела служить своей госпоже, а только лишь вследствие жестокого обращения с ней и того, что она опасалась за свою жизнь и здоровье.

Следствие установило, что да, семья первого мужа Натальи Юртаевой и сам её первый муж действительно жестоко обращались с ней. Второй муж там сказал, что он, конечно, виноват, но он её любил.

Несмотря на раскаяние, суд приговорил Наталью Юртаеву к лишению всех прав гражданского состояния, разлучению со своими детьми, которых она прижила в фиктивном браке со вторым мужем, к наказанию плетью и к дальнейшей ссылке на вечное поселение в Сибирь.

– Вот уж точно максимально драматично, нет повести печальнее на свете...

– Это действительно драма. Драма крепостного человека, драма человека, которого ткнули носом и сказали, что ты собственность.

Как дальше сложилось судьба Натальи Юртаевой, мы уже никогда не узнаем.

Причём дело это 1852 года, то есть до отмены крепостного права оставалось меньше 10 лет. Такие вот решения выносили суды. Лучше бы Наталью вернули в эту семью, чем отправили в Сибирь, разлучив с детьми. Дети, которые были от второго мужа, они же были удельными крестьянами,  царскими, не крепостными. Если бы выкупили Наталью в удельные крестьяне, может быть, её бы и оставили.

– Запомнилось ли вам какое-нибудь уголовное дело с неожиданной развязкой?

– Об откушенном носе – забавное такое дело. Сейчас расскажу. У нас в Ставрополе в середине XIX века жил отставной военный фельдфебель по фамилии Бочкарёв, и однажды он поехал в посад Мелекесс (сегодня это город Димитровград Ульяновской области). В Мелекессе был экономический центр нашего уезда, там располагался самый крупный базар.

И вот Бочкарёв туда поехал, и там с ним случилась непонятная история. Он подрался с местными торговцами - мужем и женой Виноградовыми. Со слов Бочкарёва, он задел ящик с земляными грушами, и все эти груши рассыпались.

Поднимать их он не стал, сказал: «Ящик у вас плохо лежит». Виноградовы сразу на него накинулись. Тут же свистнули другим торговцам с базара, и они все его как не местного с большим удовольствием избили.

Виноградовы представили другую версию произошедшего. С их слов, Бочкарёв у них «взял» ящик мыла, а заплатить забыл.

И они пошли выяснять справедливость кулаками. Да, виноваты, сказали Виноградовы, но он нас практически ограбил. Бочкарёв это категорически отрицал, потому что это был уже уголовный состав. Уж как они договорились, я сейчас не скажу, Но дело не в этом. Бочкарёва избили до потери сознания, и он остался лежать на базарной площади в Мелекессе.

В это время там проезжал земляк Бочкарёва, наш ставропольский. Это был дедушка семидесяти лет. Он увидел земляка и давай его тормошить, вставай мол. Тот проснулся и вероятно в порыве ярости не понял, кто перед ним, схватил деда зубами за нос и откусил кусочек носа.

Это дело тянулось несколько лет в связи с тем, что было  нанесено телесное повреждение, и дедушка хотел, чтобы Бочкарёв ему материальную компенсацию выплатил. Бочкарёв же отказывался под разными предлогами.

В итоге дело закончилось примирением сторон. Дедушка, которому было уже к этому времени 80 лет, обратился в суд заявлением о том, что как добрый христианин он хочет подать пример милосердия и отзывает свою исковое заявление. Скорее всего, у дедушки уже были другие проблемы и откушенный кусочек носа в данном случае - мелочь. Бочкарёв же отделался довольно-таки дёшево – извинениями.

– «Есть легионы сорванцов, у которых на языке «государство», а в мыслях — пирог с казённой начинкою». Так писал Салтыков-Щедрин. Дмитрий Викторович, расскажите о коррупционном судебном деле 19 века.

 Коррупция всегда была. Тот же, по-моему, Щедрин говорил, что «взятка – это наша конституция». Коррупционных дел было много, потому что население было невежественное, и обирать его можно было всякими разными способами, чем должностные лица и пользовались. Например, дело о торговле рекрутскими квитанциями. Кстати, до реформы 1874 года, когда была введена всеобщая воинская повинность, в России со времён Петра Великого действовала рекрутская повинность или рекрутчина - это когда людей из податных сословий, прежде всего крестьян, сдавали на военную службу. Изначально срок был пожизненный, потом 25 лет, потом 20 лет. К моменту отмены рекрутской повинности срок уже был 15 – 16 лет. Но комиссоваться можно было и ещё раньше.

Представьте себе, если в армию вас забирают даже на 15-16 лет. А попробуйте ещё пережить эти 15-16 лет даже в современной армии. Я не говорю уже про царскую армию, где офицерами были дворяне, помещики. Они там относились к солдатам как крепостным. Тогда была ужасающая дедовщина в отношениях не только между старослужащими солдатами, дедовщина была в отношениях между дворянами-офицерами и рядовым составом. Собственно, из крепостных и других податных сословий.

Дворяне, например, плохо кормили солдат, заставляли их работать в своих поместьях, строить им там домики. Офицерам тогда за это почти ничего не было. Было довольно трудно пережить все эти годы военной службы с её тяготами. Военный поход в то время, как и сегодня, был очень опасен. Прежде всего, из-за заболеваний. Но сегодня есть антибиотики, а раньше их не было.

Но можно было не служить, можно было откупиться, купив так называемую рекрутскую квитанцию. Схема такая: была крестьянская община, [от которой] по разнарядке требовалась в этом году отдать, например, одного рекрута. Жители общины покупали рекрутскую квитанцию и клали её на стол, говорили «В зачёт рекрута мы даём вам рекрутскую квитанцию». Она стоила больших денег, практически неподъёмных для больше 90% населения. На эту квитанцию собирали [деньги], её наследовали, как имущество. Это было большое дело – приобрести такую квитанцию.

У нас в архиве сохранилось дело одного из сельских старост, который был грамотным, поэтому за небольшой процент помогал крестьянам приобретать такие рекрутские квитанции. Он их регистрировал в журнале, помогал им расплачиваться, проводил сделки. Но старосте этого показалось мало, и он решил, что было бы очень неплохо ему самому покупать такие квитанции, продавать их крестьянам и зарабатывать ещё больше. Но денег на покупку квитанций у него не было.

И вот к нему обратились очень невежественные крестьяне из одной мордовской деревеньки. Староста вызвался помочь им приобрести квитанцию. Причём как-то он ещё туда свои деньги проинвестировал, возможно, в долг. Купил квитанцию, зарегистрировал на себя, а крестьянам дал от ворот поворот, заявив, что квитанция его и он им  ничего не должен.

Крестьяне обратились в полицию, и она провела расследование. Было доказано, что староста за чужие деньги приобрёл эту квитанцию и на себя её зарегистрировал. Попутно стали всплывать и другие его преступления, связанные с вымогательством денег за регистрацию документов и так далее.

Мне понравилось решение суда – старосту отправили в арестантские роты на два с небольшим года, но это не самое главное. По всем установленным фактам вымогательства, взяток, он должен был отдать двойной размер суммы этих взяток в доход государства. Я очень жалею, что сегодня не применяются такие законы по отношению к коррупционерам и казнокрадам. Если бы их в двойном размере заставляли платить… Проворовался какой-нибудь вице-губернатор на миллиард рублей – два миллиарда, пожалуйста в казну. Я больше чем уверен, что в таком случае у нас с коррупцией бы покончили довольно быстро.

–  Староста всё выплатил?

– Мы не знаем, у нас нет исполнительных дел. Скорее всего, выплатил, там суммы небольшие были установлены, но достаточные. Речь шла о сумме в пределах сотни рублей серебром - это много для того времени. На эту сумму можно было небольшое стадо коров купить здесь в провинции. То есть староста выплачивал  с напрягом. Может быть, домик пришлось продать, ещё что-то. Но я думаю, что да, [выплатил], а иначе бы дальше сидел.

– Дмитрий Викторович, в Ставропольском суде 19 века разбирали, как вы уже говорили, в том числе вопросы нравственности. Вы приводили пример дела, когда мужчину оправдали. Приведите, пожалуйста, более показательный пример.

– Разные были дела. Например, связанные с развратной жизнью и гибелью младенцев. У нас была слобода Выходцево на севере уезда. Там жил государственный крестьянин Иуда Иванов. Он был наёмным работником. Иуда снимал комнатку в доме у своего нанимателя и вступил в любовную связь с его дочерью Ульяной, которой было 30 лет. Почему она до 30 лет не была замужем, я не знаю. Для того времени, это уже такая пожившая, что называется, девушка. От связи с Иудой Ульяна забеременела, и родила  девочку, которую назвали Анной. Она была незаконно рождена. Судя по всему, Иуду не удалось убедить жениться на Ульяне, а может быть, он уже был женат.

В общем, Ульяне пришлось убить свою дочь. Она сказала, что дочь оказалась слаба здоровьем и быстро скончалась. На самом деле ребёнка просто перестали кормить, а потом зарыли его труп в огороде.

Случилось так, что по весне труп разрыли свиньи, искавшие еду. Это увидели соседи и тут же донесли в казённое управление, которое занималось государственными крестьянами. А оттуда донесли в полицию. Началось расследование, которое подтвердило, что Ульяна вела развратную жизнь, занималась проституцией вместе с некоторыми другими крестьянками слободы Выходцево, вступала в любовную связь с мужчинами, как бы сегодня сказали, «за подарки».

Следствию не удалось доказать умышленное убийство младенца Ульяны, поэтому увлечённые в прелюбодеянии женщины отделались сравнительно легко. Они были преданы духовному суду и должны были ходить к священнику, который назначал им покаяние.

Это не единственное дело, когда появляются незаконнорожденные младенцы, которые почему-то очень быстро, буквально в первые дни своей жизни её лишались. Скорее всего они были убиты собственными матерями.

В то время родить без мужа было огромным позором. Можно было крест поставить и на этой девушке, женщине, которая родила, и на её ребёнке. Поэтому они убивали детей, лишь бы не навлечь позор на семью. Полтора века назад – по меркам истории это миг – тогда это было в порядке вещей.   

– Зато хорошо видно, что всё-таки люди идут к чему-то светлому, хорошему, какой-то прогресс есть.

– Однозначно. Наше общество становится более гуманным. Это видно не на протяжении нескольких лет или десятилетий, это видно на протяжении поколений. Это может показаться немножко странным, мы этого вроде бы не наблюдаем, но реально люди становятся добрее, чем они были раньше. Понемножку, но становятся.

– Что касается гражданского судопроизводства. Какие проблемы ставропольцев поднимались в ходе него, вы уже упоминали, но всё-таки хочется услышать от вас пример конкретного дела?

– В основном это были дела о мошенничестве с имуществом. Например, то же дело Шиошиных, но не уголовное дело, а гражданское. Как Иван Шиошин пытался получить землю, которая ему не принадлежала.

Был в городе один канцелярист, он жил без семьи. У него были долги, причём перед частными лицами, которые проживали за пределами Ставрополя. Когда канцелярист скончался, Иван Шиошин обратился с исковым заявлением о том, что якобы канцелярист ничего не должен частным лицам, что он брал деньги в долг у государства, из так называемой дворянской опеки.

Соответственно канцелярист должен деньги государству. Идея мошенничества Шиошина заключалась в том, чтобы после изъятия государством земельного участка площадью около 65 гектаров организовать аукцион. Это должны были быть фиктивные государственные торги, и Шиошин на них должен был стать победителем. Мы помним, что его старший брат руководил казначейством, а значит рука руку мыла.

– Схема не новая.

– С фиктивными торгами не новая абсолютно. Но  нашлись люди, которым покойный канцелярист реально должен был. Они проживали далеко: одна госпожа, дворянка проживала в Свияжске. Они возбудили ходатайство, что в счёт долга это поле должно принадлежать им и сумели доказать, что у покойного не было долгов перед государством, а были долги перед частными лицами. Так Шиошин остался с носом.

Они судились по поводу этого поля, когда шло то самое дело о жестоком обращении с крепостными. Как показывали крестьяне, Глафира Шиошина любила в раж войти и кричать: «Я никого не боюсь. Ни царя, ни губернатора», поскольку думали, что в суде у них всё было схвачено. Однако жизнь показала, что схвачено было не всё.

Было и другое дело. О покупке дома. После того как калмыцкое войско распустили в 1842 году, один есаул, который сразу не ушел с калмыками, а остался в Ставрополе, купил дом. У него была семья, жена. Он решил продать дом, чтобы у него были деньги на поездку в Астрахань, где он хотел искать новое место службы. Он поехал и исчез с деньгами.

Фокус был в том, что они с покупателем договорились так, чтобы не платить  государственные пошлины. Они совершили устную сделку и нигде не зарегистрировали факт продажи. Вот наш русский Ваня купил у этого калмыка дом, но тут появляется жена калмыка: «Я ничего не знаю ни про какие сделки, у меня муж уехал в Астрахань,  там пропал. Я его наследница, отдавайте мне этот дом». Всё дело было посвящено тому, что наш ставропольский мещанин, сейчас не вспомню его фамилию, приводил свидетелей, которые показывали, что он купил этот дом. Заплатил за него целых 300 рублей ассигнациями (не серебром, а бумагой). Это где-то 100 рублей серебром - немаленькая сумма для домика.

В конце концов, после длительного судебного разбирательства мещанин-таки доказал, что он этот дом купил. Мораль этой истории очень простая – регистрируйте ваши сделки, особенно с недвижимым имуществом.

– Предположу, что особенную ценность упомянутые вами в сегодняшнем разговоре документы имеют для студентов-историков и студентов-юристов, которые могут использовать открывшиеся данные в своих исследованиях. Дмитрий Викторович, как с архивными находками могут ознакомиться все желающие?

– Прийти в читальный зал архива. На портале администрации Тольятти в разделе «Деятельность» есть раздел «Архивное дело» (https://tgl.ru/structure/department/about-upravlenie-po-delam-arhivov/). Заходите туда. Там находится, в том числе график работы читального зала. Посещать его нужно с паспортом, письмом от организации или по личному заявлению. Звоните, договаривайтесь, приходите туда и работайте, в том числе  с фондами нашего дореволюционного суда. Можете почитать каждое из обнародованных мною дел. Правда, придётся читать документы девятнадцатого века.

– Правильно ли я понимаю, что архивные документы, несмотря на почтенный возраст, можно свободно трогать руками?

– Да, но соблюдая правила безопасности. Если вы начнёте их рвать, будете пытаться вырвать листочки или марки (там, например, есть дореволюционные), то за это можно получить даже уголовную статью, а в архив вас точно больше не пустят.

– Копию тоже можно снять?

Да, там можно за плату снять ксерокопию. А вот копию на свой фотоаппарат, пожалуйста, делайте бесплатно. Полностью дело не дадут переснять, но определённый объём, порядка 20-25% можно снимать.

-Буду ли я прав, если скажу, что выносить документы за пределы архива нельзя?

– За пределы читального зала нельзя выносить, это будет считаться кражей.

Ознакомиться с находками архивистов может каждый желающий. Посетить читальный зал управления по делам архивов можно по предварительной записи. Звоните по телефонам: 31 02 04 или 31 01 96 и сообщите о своем желании прийти на Белорусскую, 33. Полистать архивные документы вам позволят по будням с 8:30 до 16:30. Не забудьте взять с собой паспорт.

2024 г.